В 1957 году в Москве увидел свет роман «Ледолом», написанный нашим земляком Кузьмой Горбуновым. Первая его книга вышла ещё в 1930 году в Госиздате c предисловием А.М. Горького: «Автора можно поздравить – он написал интересную книгу. Просто, без молодецкого щегольства, словами без вычурных затейливых фраз он изобразил Октябрь в деревне. На мой взгляд – наша молодая, революционная литература впервые так удачно подошла к этой жгучей теме. …Вообще книга Горбунова хороша и своевременна как нельзя более». Кузьма Яковлевич Горбунов родился и вырос в селе Паньшино, зрелые годы провёл в Москве. В своей книге «Ледолом» он описал жизнь приволжского села в сложное революционное время. Литературные образы романа навеяны впечатлениями юности писателя. В центре сюжета – судьба молодой девушки в тяжёлые годы становления народной власти в селе. Внучка паньшинского агронома М.Ф. Соколова, Нина Сокольская, собрала богатый материал о творчестве Кузьмы Горбунова, о своей малой родине и представила в редакцию отрывки романа «Ледолом» – описание самого села Паньшино, его жителей, старой, милой Волги. «Всё в этом романе наше, паньшинское, – призналась Нина Петровна. – И речевые обороты, и взаимоотношения людей, и замечательная природа – всё известно с детства и дорого сердцу. На паньшинской земле жили наши деды и прадеды, здесь мы выросли и напитались этой красотой».

«По утрам из-за Волги, из-за высоких осокорей на островных буграх выкатывается схваченное железным морозом, неярко раскалённое солнце. Лишённое лучей, словно огромный багровый глаз без ресниц, оно обходит кругом острова и в полдень, не мигая, повисает прямо над селом».

«Полтораста дворов села разместились в горной котловине над Волгой. Слева гумна деревни обрезает бурливая обрывистая речушка, впадающая в Волгу. Сзади тяжело надвинулись на село древние нелюдимые горы под шапками леса. Впереди в лоб захлёстывает деревню Волга. И только справа по высокому берегу убегают вдаль богатые чернозёмные поля».

«В старину с далёкого верховья приехали в эти места кочевые рыбаки. Простояли верховские в котловине всё лето. Ни разу горы не допустили сюда северного неприветливого ветра, а солнце с утра до вечера заливало котловину горячим светом. Решили: – Здесь не местность, а услада, лучше и искать не надо».

«Так село поделилось на две части: поближе к воде – рыбаки, подальше – в гору – крестьяне. Крестьянину надо соху, лемех; рыбаку – лодку, тем и другим нужны сапоги, шубы, шапки. Так, один за другим, появились в селе кузнецы, плотники, сапожники. В уездном городе услыхали о даровой усладовской красной рыбе, и к селу присосался рыбный прасол в бекеше и сапогах. Сам он воду не нюхал, но рыбу определял и на вес и на вершковую меру без ошибки».

«Весенним паводком нижние улицы села поднимает на воду. В это время рыбаки живут в лодках. В них они ставят самовары, ездят в гости. Женятся и спят. С верхних улиц зажиточные с усмешкой поглядывают на этот муравейник бедноты и молят Бога – не по злобе, а так, для забавы – крепкого ветра, чтобы поглядеть, как начнёт кувыркать и стукать друг о друга куриные домишки».

«От села до старинного уездного волжского города Сарынь – восемьдесят вёрст, до волостного села Стожары – сорок, может, и больше наберётся…»

«Тёплая летняя ночь. Ветер совсем унялся. В Волгу опрокинулось освещённое звёздами небо. У берега громоздятся тени, Волга густая и чёрная. На берег от реки тянется тепло.

На самом стрежне колеблется и вздрагивает серебряный тонкий серп отражённого молодого месяца, окружённый жёлтыми мерцающими свечками звёзд».

«В селе звонят к вечерне. Колокол маленький, негромкий, разбито дребезжит, как треснувший чугун. Но по воде звуки разносятся далеко, сливаются в одну мерную волну».

«Солнце в полдень повисает прямо над селом. Тогда сугробы у дворов начинают ноздриться, как хорошо пропечённое тесто, и блестят сверху масляной коркой. С крыши нет-нет да и прошумит, звучно шлёпнется подтаявший пласт снега».

«Село будит скрипение колодезного журавля: нагорным жителям далеко ездить за водой на Волгу, и они пользуются колодцами. На утреннем морозе барабан и цепь скрипят по-особенному пронзительно. На этот звук откликается скотина: мычат коровы, блеют овцы, звонко ржёт застоявшаяся лошадь. Распахиваются чьи-то ворота, из труб начинают кудрявиться первые завитки синего дыма. И вот уже тянется на гумно за кормом подвода. Появляются прохожие, прикрывая варежкой зябнущее лицо. Из изб выскакивают ребятишки, бегут в гору, к школе, потряхивая сумками».

«Тысяча девятьсот пятый год прошёл в селе тихо: барских имений в селе не было, разбивать нечего».

«Первые же месяцы Октябрьской революции встряхнули село, как встряхивает порывом ветра застоявшийся в летнюю жару лес».

«Дед только что вернулся с ловли, выбрал солнечный бугорок, уселся на самодельной лавочке и перебирает удочки на шашковых снастях. Он точит удочки напильником, обирает с них речную траву, рядами развешивает снасти, бормочет: – Охальник судак – удочку разогнул, а сам ушёл. Попадёшься, не нынче – завтра попадёшься! Уж я тебя… по четырнадцать копеек за фунт буду просить, дешевле двенадцати ни за что не отдам. У меня на тебя давно руки чешутся…»

«Дядя Хрящ бросил колоть лёд на Стожаровский совхоз. Но домой он приходил только ночевать. Под разными предлогами он стучит к знакомым и незнакомым, заходит званным и незваным на свадьбы. Нередко на свадьбе вспыхивает скандал. Но драки Хрящ не допускает».

«Небольшая водяная мельница на реке привалилась к горе. Четвёртую стену ей заменяет гладкий каменистый отвес горы. Мельницу арендует сельсовет, а ведает делом поставленный на жалование старый хозяин. Над мельницей плавают облака мучной пыли. Здесь целый базар съехавшихся из сёл помольцев».

«Пятилетняя пшеничка в закромах звенит. Жеребец и кобыла о мощёный двор копытами стучат».

«На берегу радостно суетятся рыбаки. Они из-под руки смотрят на взлохмаченное, волнующееся ледяное поле. – Пошла кормилица! У лодок дымят костры, тянется чёрный, смолистый дым, стучат молотки по днищам перевёрнутых лодок. По гумнам мечется встревоженная скотина».

«Сторож Федосеич, маленький старик, сидит на полу и плетёт корзинку. В разговоре он присвистывает, точно неизвестная весёлая пичуга. На лице Федосеича разлиты доброта и беззаботность. Сторож аккуратно стрижёт клинушком пегую бородку и часто ковыряет в ушах особой ложечкой, которую носит на длинном гайтане вместе с крестом. Он всегда чисто умыт и гладко причёсан. Гребешок у него по старинке привязан к поясу».

«За столом, в распахнутой шубе, сбив далеко на затылок заячий, белый малахай, откинувшись к стене, сидит председатель совета... Мужик он русый, румяный, первый в селе запевала и хохотун. Кругленькая его небольшая бородка и волосы из-под малахая вьются колечками... Голос у него мягкий, приятный. Мужики любят слушать его пение и охотно зовут на каждую случившуюся выпивку. ...Председатель утихомиривается и поёт. Чуточку, пропитый его голос всё же приятен, и на горьких нотах песни, отливает звоном серебра. Стало грустно от песни, даже слеза блестит на глазах – вот она наша доля!»

«Груня смеётся – смех у неё особенный, будто ручеёк в летний день позванивает – и продолжает тем же негромким, но до того ясным голосом, что каждое слово ложится в уши».

«Суббота. Вечер банный, на лавке около стола сидит молодая женщина, без кофточки, расчёсывает ещё влажные длинные чёрные волосы, занавесившись ими до полу».

«Он глядит на убегающую из комнаты девушку-подростка, на её длинные голые ноги, выглядывающие из-под короткого платьишка, и жмурится».

«Большое село уже спит. Не слышно ни голосов, ни гармоники, ни скрипа ворот. Двумя длинными рядами выстроились дома. Одни шатровые, пятистенные, изредка даже под железными крышами; другие – кривобокие, низенькие, крытые непричёсанной соломой».

«Полы в горнице выкрашены жёлтой краской, стены оштукатурены, побелены, на стенах нарисованы синие невиданные цветы и висит множество божественных картинок. Чёрный в полстены буфет покрыт лаком».

«На передний угол глазу больно смотреть: сияет киот, дрожащий язычок лампады переливается на божнице множеством блестящих огоньков. Вдоль стен – длинные лавки. В простенках на гвоздях – старинные, с красными петухами полотенца. На буфете, вверху под самым потолком, разинул металлическую глотку граммофон».

«По крутой тёмной лестнице они поднимаются в надстройке над кооперативом, где живёт бывший бакалейщик. В большой чистой комнате никого нет. Горит лампа-молния; на столе шумит начищенный самовар; на тарелках – конфеты, пряники, отварная малосольная рыба, бутылка красного вина».

«За плотно закрытыми ставнями бешено воет последняя зимняя вьюга. Слышно, как обдаёт ставни крутым снежным кипятком. А в горнице тепло, розово от новеньких обоев, мирно мурлычит самовар».

«Вспомнились настойчивые просьбы Ванюшки – послушать, как он научился играть на гармошке. И решил созвать комсомольскую вечеринку. Всё прошло складно, весело. Молодёжи набралось, полна читальня. Парни и девушки держались парочками. Танцевали, играли в фанты, щёлкали семечки. Ванюша сидел в переднем углу – гордый и счастливый, растягивал гармонь от плеча до плеча».

Из книги Кузьмы Горбунова «Ледолом»

Фото Нины Сокольской

«Мономах», 2007 г., №4(51)